Давид Кугультинов: Бог придумал человека гениально

[i]Представляя человека, принято перечислять все его награды, чины и занимаемые посты. Так весомее.Однако есть люди, чьи имена самодостаточны, они не требуют словесных украшательств. Таков [b]Давид Кугультинов, [/b]которого в Калмыкии знают все от мала до велика. Широко известен Давид Никитич и за пределами республики, поскольку его стихи, написанные на родном языке, переводили во всех республиках бывшего Советского Союза. И не потому, что был начальником в Союзе писателей, — просто стихи хорошие.Сейчас убеленный сединами поэт по-прежнему полон энергии, он работает, как и прежде, на двух фронтах — поэтическом и общественном. И это приносит пользу не только Калмыкии, но и самому Кугультинову.Во-первых, он находится в гуще событий, знает о нуждах и чаяниях простых людей, а это дает пищу для творчества. Во-вторых, его дом — лучший в Элисте.Это ли не высшая справедливость, о которой всегда мечтало прогрессивное человечество: чтобы поэты жили лучше чиновников и бизнесменов.Мы беседуем в небольшом кабинете на пятом этаже Дома правительства, который люди, как и в Москве, называют Белым домом. Давид Никитич вспоминает молодые годы: [/i]— Когда-то я подавал большие надежды. И по сегодняшний день я единственный, кто был принят в Союз писателей СССР в возрасте 18 лет без обязательного трехлетнего кандидатского стажа. Рекомендацию мне дал Александр Фадеев. Прошел войну. Затем 13 лет каторги и ссылки. Видимо, поэтому по отношению ко мне впоследствии было чувство вины, и меня очень широко печатали.В связи с этим часто ездил в Москву, и она стала моим вторым родным городом. Когда я был секретарем Союза писателей России, мне предлагали в Москве квартиру и дачу. На что я высокомерно — это я сейчас так вижу свои слова — отвечал: тринадцать лет я был вне Калмыкии не по своей воле, а если теперь по своей воле уеду, то меня могут спросить: есть ли у тебя родина? [b]— Давид Никитич, поэзия в Москве сейчас переживает трудные времена. Народ покупает в основном коммерческую литературу. А как у вас? [/b]— Трудно сейчас говорить о поэзии в Калмыкии. Для того чтобы узнать, как относится человек ко вкусу хлеба, надо дать ему кусочек: чтобы он пожевал, а потом сказал. Сейчас книги почти не издаются. А те, которые были изданы раньше, вызывают интерес. У калмыков есть большой интерес к своей культуре, истории, традициям. Люди читают. И это меня радует.Многие, особенно приезжающие из Москвы, не понимают этого процесса. Их удивляет, почему ставят памятники, когда все голодают. Дело в том, что калмыки к голоду привыкли, а памятников они не видели — своих собственных. Поэтому и ставят их с радостью. Конечно, в России это неслыханно. Мы первыми поставили памятник великому русскому поэту Велимиру Хлебникову на его родине в Малых Дербетах. Хлебников жил там давно, а народ хранит его в памяти до сих пор. Свойство человеческой памяти таково, что она накапливает все самое лучшее, а для плохого не остается места. Поставили на деньги, которые собрали простые люди. Это было побуждение души народа.И опять обидно. Вы же понимаете, как трудно поставить бронзовый памятник, большой, в рост. Мы его открыли и с радостью об этом сообщили. Но на телевидении в Москве комментатор сказал: «А теперь, в конце передачи, хочу сообщить следующее. Мы привыкли получать из Калмыкии вести о том, что там СПИД. А теперь там поставили памятник Хлебникову». И как-то так при этом ухмыльнулся. Вы представляете! [b]— В Элисте много прекрасных скульптур, над которыми, судя по всему, потрудились талантливые мастера. Где вы взяли столько настоящих скульпторов? [/b]— В Элисте устроили международный фестиваль скульптуры. Пригласили художников со всего мира, и они бесплатно сделали множество прекрасных скульптур, которыми украшен теперь весь город. Мастеров только кормили и давали материал для работы. Так что они трудились не за деньги, а стремились проявить свой талант, оставить о себе память.Это очень сильное человеческое чувство, мощный побудительный мотив для творчества.Сейчас делается многое в плане возрождения калмыцкой культуры.Открываются буддийские пагоды, создаются условия для того, чтобы каждый мог молиться угодному ему богу.[b]— Какому богу молитесь вы? [/b]— Я атеист, но никто меня за это с работы не увольняет. И не чувствую, чтобы кто-то на меня косо смотрел.Думаю, если бы я вдруг объявил себя верующим, то меня перестали бы уважать. Дескать, как это старик, которому 78-й год пошел и который всю жизнь имел другую веру — в науку, вдруг в один день переменился. Я бы этим оскорбил и бога, и людей. Главное в том, что тяга народа к своей душе оказалась сильнее временных невзгод, объявших не только калмыков, но и всю Россию. И это дает мне основание думать, что пройдет сие. Помните у Цветаевой: «У славного царя Щедрот славнее царства не имелось, чем надпись «И сие пройдет».[b]— Чем вы занимаетесь в Белом доме? Каков круг ваших обязанностей и полномочий? [/b]— Я председатель Совета Старейшин. Это общественная должность, без зарплаты, без ничего. Она возникла у нашего президента, когда он окунулся в народные традиции. У всех народов монгольского происхождения, да и на Кавказе тоже, старейшины всегда имели очень сильный голос. В силу своего опыта они могут подсказать, что надо идти этой дорогой, а не той — на той дороге до того, как ты родился, я однажды упал в пропасть. Старики очень полезны для молодых. Президент советуется с Советом Старейшин.[b]— Почему в Калмыкии вместо Конституции приняли Степное уложение? [/b]— Я выступал, когда мы принимали Степное уложение. И говорил: чтобы не обижать народ, нам надо это слово выбросить — «конституция». Дело в том, что у калмыков и монголов раньше тоже было слово, аналогичное «конституции». Это слово «хуль», то есть «закон». В давние времена слово «хуль» было почти синонимом слову «правда». Но сейчас оно обрело уже значение мошенничества и всего самого порочного, что есть в человеке. То есть поменялось на противоположное. Слово «конституция» тоже имело вначале очень хороший смысл. Но вдруг, когда, опираясь на это слово, начинают убивать безвинных людей, истреблять народы!.. Зачем нам нужно было его сохранять? [b]— Знакомы ли вы с нынешними московскими делами, бываете ли в российской столице? [/b]— Я знаком с Лужковым. Мы с ним познакомились в 1994 году, когда по его инициативе в Колонном зале было проведено мероприятие в связи со столетием Хрущева. Я выступал с докладом. А потом общался с Лужковым во время приема. И он говорил о том, что надо в Москве назвать улицу именем Никиты Сергеевича.[b]— К Хрущеву люди относятся неоднозначно.[/b]— Да это чувствовалось и на его столетии. Говорили, отдавая должное его заслугам по развенчанию Сталина. Но при этом оговаривались: мол, надо отметить, что он был секретарем ЦК Украины, и 37-й год не обошелся без его участия. Когда очередь дошла до меня, то я сказал: «Послушайте, а почему же вы отмечаете его юбилей? Не за то же, что он был такой, как все здесь собравшиеся. Конечно, он подписывал политические документы. Но неужели кто-нибудь из нас может сказать, что, будучи на месте Хрущева в 37-м, так не делал бы. Но кто-нибудь может сказать: я переломил хребет сталинщине?». Вот чем он нам интересен! Эта мысль понравилась Лужкову.[b]— А другие московские политики — как вы на них смотрите? [/b]— Я уже сказал: «И сие пройдет». Когда я смотрю на нынешних людей, меня огорчает не отсутствие знаний, а отсутствие стремления к знаниям.Это же величайшее богатство! Страшно видеть, как страна на глазах опускается. Тютчев прекрасно написал: [i]Напрасен труд — нет, их не вразумишь, — Чем либеральней, тем они пошлее, Цивилизация — для них фетиш, Но не доступна им ее идея.Как перед ней ни гнитесь, господа, Вам не снискать признанья от Европы: В ее глазах вы будете всегда Не слуги просвещенья, а холопы.[/i][b]— Да, но он же написал и другое: [i]Печати русской доброхоты, Как всеми вами, господа, Тошнит ее — но вот беда, Это дело не дойдет до рвоты.[/i]Что свидетельствует о том, что Тютчев не был ярым антизападником. Как видим, его раздражали и славянофилы.[/b]— Да, конечно, если народы, которые отстали в своем развитии на века, окажутся рядом с народом, имеющим высокую культуру, то этим народам от этого будет большая польза. Не надо будет проходить трудный путь, а можно получить знания от людей с более высокой цивилизацией сразу. Если, конечно, люди не взорвут себя атомной бомбой, если выживут, то, думаю, будет очень хорошо. Я почти в этом уверен.Мы знаем, как можно отличить хорошее от дурного. И мы знаем степень своего незнания — а это великое знание. Очень важно знать пространство своего незнания, чтобы знать, к чему надо стремиться.[b]— Как отличить хорошее от дурного? [/b]— У нас очень хорошие учителя. Начиная с Гомера, Навои, Шекспира... Гегель очень хорошо сказал, что король Лир лишь в состоянии безумия стал познавать, каковы люди в состоянии безумия. Огромная школа развития человечества...Вольф Мессинг удивлялся тому, как люди могут из числа, состоящего из 42 цифр, извлекать корень 29-й степени быстрее компьютера. Был такой француз. Причем этот француз сам не знал, как это у него получается. Ведь человек очень сложен.Вот смотрите, англичане вырастили лягушку из клетки кишечника.Потом наша Никитина вывела лягушку из клетки глаза. А совсем недавно клонировали овечку Долли.Оказывается, клетка помнит, что и когда надо делать. Какие песни петь весной лягушке... Так что, я думаю, тот человек, который не понимает, как он извлекает корень, подключает к работе все свои клетки. Предела человеку нет. Человек — это прекрасное существо. Бог, если он, конечно, есть, придумал человека гениально.