Словесности нужна реформа: какими должны быть отношения государства и творцов

Отношения литературы и государства, социальный статус и формы государственной поддержки российских писателей обсуждаются ныне на уровне Госдумы; витает в воздухе и призрак Закона о культуре, вокруг которого ломалось столько копий. Своим видением того, какими должны быть отношения государства и творцов, с «Вечерней Москвой» поделился поэт, публицист, преподаватель Литературного института Сергей Арутюнов.

Кстати, проект, о котором пойдет речь, Сергей Арутюнов должен был недавно презентовать в Государственной думе, и с его текстом перед интервью мы получили возможность ознакомиться.

— В своем докладе вы, Сергей Сергеевич, назвали себя самостийным реформатором. Над схемой реформ вы размышляли не один вечер?

— Верно. Согласитесь, достало происходящее. Как же у нас все по докладам прекрасно — никого за антипатриотическое, скажем так, поведение не убирают из высоких кресел, и не только за вызывающую позицию в отношении СВО.

Поливать страну грязью — разрешено! Прислали тут новый роман известного писателя — обомлел. Альтернативное будущее: вместо России — расчлененные, как мечтает Запад, субъекты — Уральская, Сибирская Дальневосточная республики, народ — просто стадо, говорит на волапюке*. Вообще-то, подобные картины возможного будущего — прямое нарушение Конституции, но автор осознанно ее нарушает, как бы мимоходом внушая, что все мы «орки»**, садисты, подлецы, изуверы и недоумки.

— Вы смели меня натиском. Я поняла, о каком романе вы говорите. Но он вышел официально.

— В том-то и дело: одним — все позволено, другим — ничего. Здесь важно понимать, что издание подобных произведений — натуральный внешний заказ, притекающий из евро-американских центров влияния. Больше тридцати лет бывший советский народ кормят байками о том, что никакой он вообще не народ, а просто разлегшийся в грязи Левиафан. И люди верят — в то, что вся наша культура-де «переводная», «ворованная» у каких-то высших европейцев, и в то, что нам по штату не положено ни высокой культуры, ни каких-либо достижений, а только «платить и каяться».

От уехавшей Веры Полозковой понятно, чего ждать: благодарности за полные залы в ней нет и в помине — она будет плакать по врагам России и плеваться в сторону бывшей родины, ибо и это — заказ. У многих и сегодня зашиты и заклепаны веки на очевидное. Но так уж устроено — если литература не исполняет отечественного заказа, она будет исполнять заказ чужой.

Как на войне! Если ты просто развращаешь сердца пакостными стишонками, годами исторгаешь муть, и только тебя-то и слышно, потому что вложены средства, — люди невольно начинают думать, что твоя муть и есть словесность. Точно так же, как выбирали в свое время олигархов из числа комсомольской элиты, и в нашу словесность выбирали «мальчиков и девочек из приличных семей с хорошими лицами и генами», способных отрабатывать любой каприз хозяев.

Модель рекрутирования до сих пор процветает: на виду — самые сервильные, послушные, предсказуемые, отрабатывающие «повестку».

180 гендеров? Пожалуйста! Содомия и так далее? Сколько угодно. Молодых писателей определенного круга возили в Германию, Францию, Британию, переводили, печатали за рубежом, а теперь они почти поголовно иноагенты. А те, кто и не думал ни о какой повестке, а слушал только себя, собственный голос, собственную совесть, обращены в ничто.

Насквозь коррупционная издательская система привела к тому, что на русском языке (!) в России (!!) издается только 6 (!!!) процентов современной русской художественной литературы, в качестве которой предстоит разобраться с карандашом. Остальная литература — переводная! Годами за государственный и частный счет, а нередко и за иностранные подачки, оплачивалась тотальная русофобия, показ реальных, а чаще всего выдуманных гнусностей, а все, что хотело быть словесностью именно России, затиралось и безжалостно затаптывалось.

— Если вы правы хотя бы на 20 процентов, этого достаточно не для перемен, а для революции...

— Убежден в том, что большая литература — дело государственное. И не надо падать в обморок. Мы уже вырастили слой, скажем так, паразитов от культуры, внутренние установки которых направлены на прямой развал страны.

Но я напомню, что тому же Александру Исаевичу Солженицыну в свое время за «Ивана Денисовича» хотели дать Ленинскую премию, и со своим «Иваном Денисовичем» Солженицын еще вполне мог бы вписаться в советскую систему, если бы она была к нему немного добрее, но он избрал другую участь. К слову, «эмиграция при тоталитаризме» во всех учебниках по литературному маркетингу зовется не иначе как «элементом успешной писательской стратегии»…

Хуже другое: если государство не понимает своей нужды в словесности, литература подменяется суррогатом. Нельзя претендовать на какое-то место в мире, не имея качественной словесности, а ее глобально в России сегодня нет, за исключением отдельных томов, печатаемых чрезвычайно малыми тиражами.

Союз писателей России по праву гордится сборником стихотворений об СВО, который вышел тиражом в 35 тысяч экземпляров. Мои товарищи посылали его на фронт, развозили по регионам, но что это за цифра для страны в 145 миллионов человек? Подобного выдающегося по нашим временам тиража даже для сражающейся армии не хватит! Жизнь человека в словесности должны маркировать всего три статуса — молодой писатель, профессиональный писатель и старейшина.

Молодой писатель выпускает книги, пишет какие-то статьи, организует просветительские вечера — присутствует в литературном поле и замечаем другими. К истечению срока молодости (35 лет согласно закону) он, по замыслу, имеет право подать заявку на статус профессионального писателя.

Профессиональный писатель раз в три-пять лет подает отчеты о своей деятельности: сколько написано им книг, статей и рецензий, совершено поездок по стране и миру и так далее. Отчетный мониторинг нужен для того, чтобы никому не было обидно, что один делает много, а другой — вообще ничего, но тоже считается профессиональным писателем. Не как в СССР, где один факт членства в СП гарантировал просто-таки немыслимые социальные льготы, и ничего, что автором лет семь-восемь мурыжится один и тот же тощий производственный роман.

В новой России можно выстроить отношения словесника с государством осмысленно: человек подает о себе отчеты в течение 30, скажем, лет своей трудовой деятельности. По истечении трудового возраста выходит на заслуженную пенсию с осознанием того, что он был русским словесником хотя бы последние 15 лет от всего трудового стажа (начал не позднее 50 лет), и теперь он старейшина словесности, обладающий святым правом отдельного и учитываемого сообществом веского мнения о словесности.

— Эх, про писательские блага и дома творчества многие вспоминают с такой ностальгией.

— Одно из моих интервью так и называлось: «Не хочу возрождения советского паразитического писательского слоя». Суть его была в неприятии тоталитарной модели «володения» писателями в идеологических целях. Тысячи обладателей заветных «корочек» СП СССР страна, видимо, кормила только за то, что они есть. Но они свою страну от разрушения не спасли.

— А что дает статус профессионального писателя?

— Вместе со статусом профессионального писателя автор получает свободный доступ к «государственному литературному заказу» Министерства культуры Российской Федерации.

— Что-то слышится родное в слове грозном «госзаказ»…

— Напрасно иронизируете. У кинофабрики есть план работы, бюджет на год вперед, есть они и у театралов, и у художников: за год бригады обязаны сделать столько-то фильмов, столько-то выставок провести, столько-то профессиональных каталогов выпустить.

Чем хуже словесность? Исторических романов — столько, романов из современной жизни — столько, поэтических сборников — столько. Ничего сложного.

— А качество?

— А вот за качеством надо следить в три глаза и халтуру до государственных тиражей не допускать. Худсоветы обязаны быть. Совестливые люди, профессионалы, которых нельзя подкупить, у нас остались. И сами словесники должны участвовать в процессе обсуждения того, что сделали их коллеги, и другие эксперты из областей и смежных, и несмежных. Портал гослитзаказа предназначается для выработки продукта высокого качества. Примерно так у нас и появится нормальная массовая литература.

— Если осталось, что описывать…

— Осталось. Лучше всего описан у нас дворянский мир: люди никуда не спешили, параллельной госслужбой были почти не связаны. Вот и нам пора сделать новое небывалое сословие «казенных дворян», и не помещиков, живущих за счет крепостных, а тружеников и подвижников.

— Вы говорите обо всем так уверенно, а я из породы вечно сомневающихся…

— Сам сомневаюсь, но поступаю по внутреннему чувству. Если чувствуешь свою нужность, ощущаешь писательство своей работой, а не хобби, за которое тебя презирают, и сам ты себя уважаешь, и дети твои тобой гордятся. Унизительно исполнять государственный заказ? Ради Бога, служите какому-нибудь Принстонскому университету. Но наше-то государство должно же как-то оберегать и отстаивать свои интересы? А оно отдало все на откуп людям, для которых прибыль все, а высота, исконный тон русской словесности — просто ничто.

В результате даже специально обученные эксперты не могут найти в ЛГБТ***-изданиях «элементы ЛГБТ***», потому что заточены на поиск экстремизма, то есть описания технологий изготовления самодельных взрывных устройств и свержения существующего строя. А может, и саботируют, поскольку самым постыдным образом пристрастны, или, хуже того, подкуплены.

— А, цензура... Но это слово вызывает болезненные ассоциации с нелучшими временами.

— А придется выстраивать цензурную систему. И опираться уже не на советский опыт, а на реальность! Помимо государственных символов (герба, гимна и флага) государству и обществу потребно существование национальной словесности, уважающей и герб, и флаг, и гимн. Правда просто? Идеология у нас полностью запрещена Конституцией так же, как и цензура, и это в определенной степени тупиковая ситуация: вне идеологических посылок — любви к Отчизне, как минимум неравнодушия к ее истории и культуре — словесность вырождается. Сегодня даже появление в Конституции слова «Бог» мало что изменило, но Указ о духовно-нравственных ценностях, с таким трудом появившийся, видится первым шагом в долгой борьбе за самих себя.

Человек живет не ради денег, а во имя разгадывания замысла Господа персонально о нем, и в разгадывании ему способны помочь только двое — культура (литература, музыка…) и Церковь. Подталкивая человека к осмыслению того, зачем он существует, только они вдвоем и могут отвратить его от преступной, противоправной деятельности, направить его пламенеющую душу к созидательному труду, который, к слову, у нас присутствовал в нормативных документах только до 1991 года. Вот почему я и предлагаю, чтобы писатели все-таки работали на государство, а государство осознало значимость литературы и значимость слова, которое предыдущее государство сокрушило.

— Вы во всем вините идеологические запреты?

— Да. Людям не давали читать того, что писали по ту сторону занавеса, или тут, «в подполье», а запретный плод постепенно дорос до огромного арбуза, который рухнул откуда-то сверху и раскроил голову советского человека. И он вдруг понял, что его страна больше не существует, а живут здесь сплошные убийцы, предатели и так далее. В 1991 году, хочу напомнить, этот советский человек вышел стоять не за свою страну, а за то, чтобы страна его была другой.

А в 1993 году он опомнился, да было уже поздно. А вскоре этому человеку все стало все равно: он был занят лишь выживанием, постепенно опускаясь на предыдущую ступень эволюционной лестницы, где рядом с ним оказывались обезьяны и волосатые питекантропы, не умеющие осмысленно действовать, выражать свои мысли и так далее. Там он и стоит, увы. Да еще его 30 последних лет «актуальной словесностью» попросту оскотинивали…

— Жестко. Не всем понравятся такие сравнения…

— Я называю вещи своими именами. И именно поэтому мне кажется крайне важным, чтобы государство начало осознавать свою значимость в этом процессе, взялось бы за культуру, но не так, как оно привыкло у нас за что-либо браться — «а давайте-ка мы кому-нибудь шею сломаем?» Оно должно осознать свою ответственность за то, что пишется и издается в стране. Государственные деньги — минимальные, подчеркиваю! — должны быть израсходованы и на зарплаты писателям, и на печать, и на распространение книг. Гостираж — не меньше 50 тысяч, что само по себе ответственно.

— А не получится в итоге, Сергей Сергеевич, что вся литература у нас будет окрашена одним цветом?

— Предвижу эти опасения: на государственный заказ, мол, слетятся одни лизоблюды. И что, печатать их массово? Ни в коем случае. Подделку и халтуру, вы не поверите, но уж в словесности довольно легко распознать. Еще раз говорю: не хочешь исполнять заказ, уходи, отдай его другому, а сам пиши «для себя», «в стол», но только не халтурь, потому что эксперты забаллотируют.

— А если я, например, либералка, пролезла в эту систему, взяла госзаказ и напишу роман о родине — немытой России, беспросветной и тупой?

— Ваш роман прочтут, и будет принято решение, издавать его или нет. Критический взгляд на мир — не препятствие для печати, но есть же клинические проявления русофобии.

— То есть все-таки худсовет…

— Худсовет должен быть элементом высшей цензуры. Произведение высокого трагизма через рогатки цензуры пройдет, а подлое и к тому же заказное очернение — нет.

— А судьи кто?!

— Честные, неподкупные, влюбленные в русскую словесность люди. Они есть, просто их не видно и не слышно. Мне все равно, кто будет экспертом, — гуманитарий или технарь. Профессионалы с широким кругозором, обремененные ответственностью перед страной, способны дать любым произведениям самую качественную и глубокую оценку. Завернули, объяснив причину подробно, с цитатами, — пусть автор доделывает, а оценили высоко — цифра тиража прописью. Кстати, я еще три года назад написал с двумя коллегами проект государственного книгоиздания, который лежит где-то в дебрях Минкульта...

Но главное — на идеологии бездельника, богатого и наглого подонка, покидающего страну по щелчку пальцев, должен быть поставлен крест. Ибо эта модель поведения — тупиковая.

Понимаю, что это напоминает какие-то советские методы, но другого пути не вижу. Эволюция словесности за последние десятилетия рисуется мне монструозной победой контркультуры (субкультуры, антикультуры) над культурой, в результате которой моя жизнь и жизнь моих товарищей прошла в бесплодной борьбе за честь и достоинство внутри специально созданного вокруг нас вакуума, пренебрежения и замалчивания. Я бы хотел, чтобы поистине бесценные, сущностные категории вернулись в нашу жизнь снова.

Литература во благо своей страны — тяжелейший душевный и интеллектуальный труд. Пусть же он займет свое место, с которого его согнали нечистоплотные и ненавидящие Россию дельцы.

* Волапюк — международный искусственный социализованный язык, созданный в 1879 году немецким католическим священником Иоганном Мартином Шлейером. Сейчас используется вариант волапюка, реформированный Ари де Йонгом в 1929 году и представленный широкой публике в 1931 году.

** Орки — в легендариуме Джона Р. Р. Толкина — злобный, варварский народ, подчинявшийся Темному Властелину и составлявший основу его вооруженных сил.

*** Запрещенное в России экстремистское движение

ДОСЬЕ

Сергей Арутюнов родился 21 апреля 1972 года в Красноярске. Российский поэт, прозаик, публицист, критик. Начал печататься в журналах с 1994 года. С 2005 года ведет творческий семинар в Литературном институте им. Горького. Ныне — главный редактор портала «Правчтение.Ру» Издательского совета Русской православной церкви, научный сотрудник совета, главный редактор Международного детско-юношеского литературного конкурса «Лето Господне» им. Ивана Шмелева, эксперт Патриаршей литературной премии и Открытого конкурса изданий «Просвещение через книгу».