Владимир Вишневский: И на энергии сожаления можно чего-то достичь!

20 августа поэту Владимиру Вишневскому исполнилось 70 лет. Поверить в это трудно — ведь он относится к числу тех людей, которые воспринимаются как «вечно молодые».

К тому же много лет с его именем связаны исключительно позитивные эмоции, ведь Вишневский как никто умеет «улыбнуть». С давним другом «Вечерней Москвы», тонким знатоком языка и просто хорошим человеком Владимиром Вишневским мы поговорили накануне его юбилея.

— Можно начать неожиданно? Сейчас многие литераторы озабочены серьезными переменами в русском языке. Вы — признанный стилист, знаток «великого и могучего». Так что с языком, по вашему мнению?

— У меня базовое и выстраданное убеждение, что язык на едином и взбудораженном пространстве нашей родины — самая успешно работающая отрасль. «…Язык наш — гений креатива, нет круче отрасли в стране». Не устаю поражаться тому, как он все вбирает в себя и перемалывает себе на пользу. А сейчас огромные перемены претерпевают брутально-динамичные глаголы. Как я написал однажды, «мозги ведь тоже транспортное средство, всегда есть шанс и въехать, и догнать». Знаково звучат уже глаголы «отжать», «продавить», «прессовать» или «слиться». «Изящное искусство слиться». Пришли в нашу жизнь и новые глаголы, включая невеселый «двухсотить», «затрафеить»; увы, новые смыслы обрели глаголы «разгонять» или «утилизировать». Глаголы — это самый оперативно реагирующий, так сказать, передовой отряд языка.

А новые слова, которые сначала возникают как сленг, а потом утверждаются в языке как полноправные?! Я не раз уже говорил, что пришедшее из молодежного языка слово «облом» ныне звучит уже как полноценное и очень русское, угрюмое слово. Моя строка «В готовности к облому — наша сила…» довольно часто цитируется, особенно она была популярна в пандемию. А есть и такие стихи: «Любые поправимые обломы уберегают от непоправимых». И как бы изначально не относиться к слову «движуха», сегодня оно вошло в речь, такое русское, веселое и — полноправное. В общем, сегодня язык настолько гибкая и мобильная структура, настолько живой организм, что это рождает ощущение оптимизма: с таким языком — не пропадем. Под влиянием размышлений об этом я даже стал дописывать некоторые стихи. Например, давнее — о том, что «у нас в любое время года задача — перезимовать».

Язык наш — он сурово-зимний,

В стихах ли, в разговорной прозе

Нормально варежку разинуть,

А то и афоризм сморозить.

Сморозить — и похолодеть…

Вот в этом — зимняя суть нашего языка…

— Зимняя суть языка — это сильно.

— Но это так! А еще я от юбилея к юбилею работаю над трактатом, который основывается на известных со школьной скамьи словах Тургенева о русском языке и называется «Велик, могуч, свободен, как мне дорог Язык, где нет сегодня оговорок». Эти оговорки, которые поначалу забавляют, а затем уже воспринимаются как алгоритм новейшей истории, как, например, пресловутое «но что-то пошло не так». В общем, язык наш неотменяем и незаменим, на том стоим.

— А можно немного свеженьких неологизмов от Вишневского?

— Амбицепсы. Душещипач. Шедевраль. Клептовалюта. Миллиардервиш. На...баловень судьбы. Язык сам склоняет к языковому творчеству! Биткоитус. Культурникет. Кногент. Мемоварня. Такие вот прямы лингвистиции.

— Мемоварня, ой, не могу… Уморили.

— Полный текст звучит так: «Все ж запасает соцсеть словарно — и знаковальня, и мемоварня».

— Но вернемся к серьезному — юбилей-то знаковый! И это всегда пусть промежуточное, но подведение итогов. Вы цитируемы, любимы, многое из написанного вами ушло в народ… Кстати, а ведь в молодости вы и песни писали? Почему с ними как-то не заладилось?

— Да, в юности было желание написать песню, и я много общался с модными композиторами, но они всегда пытались направить меня на путь написания подтекстовок, то есть сочинительства на готовую музыку. У меня так не получалось — не мог я писать слишком просто, и мне хотелось, чтобы первичным в песне все же был текст, как произошло с песней на мои стихи, которую исполнял незабвенный Николай Караченцов, — «Как ни в чем не бывало». В общем, опыт песенный у меня был — с Добрыниным, Журбиным и Островской, но поэтом-песенником, увы или ура, я не стал.

— Зато вас упорно записывали в поэты-сатирики.

— А что, я им и бывал! А еще я как-то прочел о себе, что Вишневский — это эпиграф.

— Не надо на это обижаться! Ваши знаменитые одностишия действительно ушли в народ.

— И это правда. Одно разухабистое радио как-то активно использовало мои стихи в эфире без спроса и без упоминания автора, я с ними почти уже судился, а их главный редактор во всеуслышание заявил: «Все, что говорит Вишневский, уходит в народ, а мы берем у народа!» Я был одним из самых расхищаемых поэтов, включая моностихи, а кроме того, мои строки многим приписывали — тому же Губерману, который стоически молчал о том, что это не так. Но в последние годы наметилась обратная тенденция: когда появляется что-то хорошее, это приписывают мне. Например, говорят, что я написал «не надо делать мне как лучше, оставьте мне как хорошо» и «я не хотела вас обидеть — случайно просто повезло».

— Действительно, похоже на ваш стиль.

— Но нам чужого не надо! Это хорошо, но это — не мое. И хорошо, и не очень — когда тебя воспринимают в режиме некоего стереотипа: Вишневский — это короткие стихи. Не мне, конечно, жаловаться на одностишия, они сделали меня небезызвестным, но…

— …но прочтите что-нибудь другое!

— Я куда-то откуда-то вышел,

Громыхнул под ногами настил...

Но прорезалось шепотом свыше:

«Я и так тебя долго щадил».

И предстану, прикидов лишенный,

И представлюсь

Началу начал.

«Ваша Светлость, я ваш береженный,

Я меня вам беречь помогал».

— Тонко… А еще?

— Один на коне, а другой на мели.

А средствам всегда адвокатствуют цели.

В ином возмущении

«Как вы могли!»

Сквозит восхищение

«Как вы сумели…»

— Блестяще!

— Спасибо, автору приятно, но я отношусь к себе трезво. Конечно, я горжусь, что кумир моей юности Евгений Евтушенко включил мою лирику в свою антологию «Строфы века» и удостоил меня целой статьи «Наш Сострадамус», где основательно разобрал почти меня всего… Понятно, как для меня это лестно. Кстати, я отметил, что сегодня многие стихи для тебя же устаревают быстрее, чем бывало. Ну время такое… «Всему свое невовремя».

— А еще далеко не все литераторы могут похвастаться, что по их творчеству защищали диссертации…

— И это правда. Из диссертации «Особенности идиостиля Владимира Вишневского», написанной сухим, научным языком, я узнал о себе много нового.

— Вы родились холодным летом 1953 года, сформированы эпохой культа поэзии 1960-х, вами пережиты эпохи застоя и перестройки. Вишневский какого времени вам самому наиболее интересен и в каком времени ему комфортно?

— Наиболее «вишневский» Вишневский находится на стыке лирики, иронии, смеха сквозь слезы. «Пригодился где родился» растиражировано до банальности, но я понимаю, что могу быть понят только тут, и наши фантастические по внимательности и отклику аудитории давали всегда ощущение нужности, что важно, ведь если рискуешь выступать со сцены, значит, нуждаешься в одобрении здесь и сейчас. «Писатель-долгожитель — драма жизни: он пережил читателя в Отчизне». И это не басня, а серьезное опасение. Да что скрывать: боишься выпасть из внимания, понимаешь, что уже есть поколение, которое вправе тебя не знать, хотя мне молодые ребята и говорили: не думайте, что мы вас не знаем! Но когда тебя начинают гуглить в твоем присутствии — это нечто… А ведь хочется при всем при этом ни под кого не подстраиваться, не угождать никому, не интересничать, оставаться собой. Сегодня сложно прозвучать так, чтобы адекватно отразиться. Я стараюсь.

— А над чем работает сейчас Владимир Вишневский?

— Уже зацитировано до дыр, чем можно рассмешить Господа Бога, но я все же планирую кое-что, и это сегодня акт оптимизма. Сейчас занимаюсь своей «московской книгой», прежде всего ее формированием. В ней будут собраны стихи разных лет, так или иначе связанных с Москвой и пронизанных «московскостью», сюда войдут даже стихи о столице в пору «пандемира».

В книге предполагается и Москва булгаковская, и прозаическая глава «Месторождение — Покровка». Ну и, понятно, мои новые «стихи отечественной сборки». Пусть в «Вечерке» состоится премьера названия этой книги — «МОСКВЕСТ».

— А вот ответьте честно: что Вишневский сделал в своей жизни так, а что — нет?

— Я как участник многих юбилеев знаю этот стереотип, когда счастливый тостуемый объявляет не без пафоса: «Я не жалею ни о чем!» Хочу сказать, что это не про меня. Я о многом жалею, многое хочется отозвать назад из прошлого, но оно не отзывается. Не отзовешь оттуда ни своих поступков каких-то, ни своих малодушеств, ни ошибок. Я думаю, как о многом жалею, и мне ясно, что заточен я был очень на многое, но добился небольшого процента из этого — несмотря на все вышедшие книги, премии и звания. Наверное, я даже мог бы написать книгу сожалений. Возможно, я и живу на энергии сожаления, и, может быть, именно это позволит мне добиться чего-то еще. Так спасибо тому, что есть! И спасибо жизни.