Театр кукол имени Образцова показал лучшие спектакли

Лучшие спектакли для детей и юных зрителей показали участники большого детского фестиваля. Театр кукол имени Сергея Образцова тоже был в их числе.

Большой детский фестиваль прошел в Москве в пятый раз. Московский театр кукол имени Образцова, признанный самым большим театром кукол в мире, получил две премии: постановка «Я — Сергей Образцов» стала лучшим кукольным спектаклем в старшей возрастной категории, а художественный руководитель театра Борис Константинов получил премию за вклад в развитие искусства для детей и юношества. В интервью «Вечерней Москве» он рассказал о недетских спектаклях в репертуаре театра.

— Борис Анатольевич, постановки «Я — Сергей Образцов» и «Белая уточка» номинированы и на «Золотую маску» в этом году. Однако они достаточно серьезные, чтобы считать их детскими.

— Взрослый репертуар был в театре еще в бытность Образцова. Он сам начинал с романсов с куклами, а самые знаменитые спектакли из золотого фонда театра — «Божественная комедия» и «Необыкновенный концерт» — предназначены для взрослой аудитории. Детским театр стал только в советское время, когда чиновники от культуры решили, что куклы — это для детей, ТЮЗы — для молодежи, а драма, опера и балет — для взрослых. На самом деле это не так. Мы, кукольники, — сказочники и рассказываем сказки. Любому зрителю. Тысячелетия назад кукла была оберегом и тотемом, моделью человека в ритуальной модели мира, вовсе не детской игрушкой; западный театр кукол чаще адресован взрослым. У нас его превратили в няньку или учительницу младших классов, этакую Марьиванну с указкой, которая поучает. По-моему, это плохой театр. Я не хочу поучать. Мы отличаемся от других видов театра просто языком: наш инструмент — кукла.

— В «Белой уточке» вы касаетесь непростых реалий отрочества. Чем вы привлекаете старшего зрителя?

— Подростку неловко идти в театр кукол, так как он априори считается детским. А мне хотелось заманить его к нам и доказать, что у театра кукол нет возрастных границ. На самом деле сейчас так много классных спектаклей для подростков именно в театрах кукол! Даже более интересных, чем драматические. В нашем театре искусство имеет уникальную форму, утонченную и метафоричную, и способно поведать любую историю иносказательно. Название «Белая уточка» — это обманка: оно мягкое и пушистое, а сама народная сказка довольно жуткая. Страсти там кипят действительно не детские: злая колдунья превращает княгиню в уточку, а сама занимает ее место рядом с князем. Жанр — страшная сказка. Ведь все дети в определенном возрасте любят пощекотать нервы ужастиками.

— Сказка — ложь, но в ней намек…

— Я решил соединить черное и белое, добро и зло в одной героине, которую играет Екатерина Малетина. Потому что самый сильный конфликт — он внутри человека. Эта внутренняя борьба и подогревает интерес подростков. Они хотят казаться циничным и всезнающими: мол, нас ничем не удивишь! На самом деле именно в этом хрупком возрасте в душе человека впервые сталкиваются добро и зло. В сказке есть персонаж Заморышек: слабый, которого все обижают, травят, как в Гадком утенке, — «ни костей, ни перышек, одним словом — заморышек». А в итоге он спасает своих братьев от смерти. Я знаю таких людей, даже среди моих родственников. У них самая большая душа — последнее отдадут, ни на кого не обижаются и своим примером делают нас лучше. Именно этот конфликт стал для меня смысловым толчком в создании постановки. Получилась сказка о любви и счастье, где есть место тьме и страху.

— Почему в спектакле «Белая уточка» вы работали еще и художником?

— Мне хотелось самому сочинить и создать на сцене этот мир, полный зашифрованных смыслов. Я люблю природу, и сценографическим образом в спектакле стала брусничная поляна. Когда я в детстве был в тайге, брусника напоминала мне капли крови на зеленом ковре травы — красиво и страшно одновременно. Сундук на поляне — это тоже символ: кладезь с драгоценностями, хранилище старых вещей, преданий, сказок. Под его крышкой можно найти что угодно! А зло в спектакле появляется в виде образа черной птицы — страшной маски с крыльями.

— Изменился ли юный зритель за постсоветское время?

— Может быть… Но человек, по большому счету, не меняется. Стал ли он умней? Наверное, да. Стал ли он менее наивным? Не знаю… Я вижу в зале много детей, искренне верящих в происходящее на сцене, переживающих за героев. В «Питере Пэне», например, они кричат: «Я верю в фей», — чтобы оживить умирающую фею Динь-Динь, или просят маму Венди не закрывать окно, чтобы дети могли вернуться домой. Нет, не могу сказать, что зрители стали черствыми, а их сердца — холоднее. Если разговаривать с ребенком искренне и честно, не сюсюкая, то он поверит и откроется.

— Между тем сейчас дети растут среди гаджетов, в интернете. Чем их может удивить театр?

— Театр кукол — это всегда чудо, всегда трюк. Глупо отрицать достижения цивилизации, ходить в лаптях и есть деревянной ложкой. Мир меняется, и театр тоже. Конечно, можно и нужно применять современные технологии, если это обогатит спектакль, сделает его глубже, многослойнее. И если на сцене нужно показать чудо, почему бы не использовать цифровые технологии. Сегодня есть спектакли, которые снимаются на камеру и тут же проецируются на экран: «Священный талисман» Михаила Плутахина; «Цветы для Элджернона» у Дмитрия Вихрецкого в Перми, где все герои — это фигурки из лего. Я тоже иногда применяю видео и анимацию: в «Ленинградке», «Питере Пэне», «Русалочке» Московского областного театра кукол. Но все же люблю что-то более натуральное, теплое и ламповое.

— В вашем репертуаре есть спектакли, где на сцене рядом с куклами играют актеры...

— Сегодня театр тяготеет к синтезу жанров и стилей. Ставя «Сказку о царе Салтане» как народную скоморошину, я не боюсь впустить туда современную музыку и дать в руки Гвидону гитару: он изображает на ней звуки насекомых, в которых превращается. Иной раз кукол в спектакле может не быть вообще, а актер в живом плане может играть в эстетике театра кукол как актер-марионетка или оживить любой предмет. Не надо бояться экспериментировать, нужно только всегда задавать себе вопрос «почему». Почему ты отложил в сторону куклу и работаешь в живом плане? Я понимаю, почему у Образцова в «Божественной комедии» создатель и два ангела — это живые актеры, это оправданный ход. И Зилов в «Утиной охоте», которую я ставил в Иркутске, — единственный актер среди кукол, потому что он видит себя центром вселенной, а остальных — куклами, которыми можно поиграть и выбросить.

— На сцене вашего театра — громкие имена: Евгений Цыганов в роли Образцова, главную роль в одной из будущих премьер репетирует Ефим Шифрин. Вопрос не праздный: где они и где куклы?

— Я работал с Евгением Мироновым, когда он готовился к съемкам в фильме «Синдром Петрушки», где ему нужно было сыграть актера-кукольника. С каким вниманием и уважением он относился к кукле! То же самое я почувствовал и у Жени Цыганова. Он работает добросовестно, качественно, с пониманием, что такое кукла. Для меня он не фальшивый кукольник. Ефим Шифрин тоже дебютирует в театре кукол. Посмотрим, что получится у него. Когда драматический актер приходит в театр кукол, не вижу тут ничего страшного.

Наоборот, это общий труд, который обогащает обе стороны. Кукольный иллюзорный мир — это мир художника. И драматические режиссеры приходят к нам, так как театр кукол может сделать то, что невозможно в драме.