Удивительный мы все же народ… Иногда кажется — нет более разобщенного. И не любим друг друга страшно, примеры тому — куда не ткнись: и ругаемся вдрызг, и на дорогах хамим, и родственников ближайших видим лишь на похоронах других ближайших родственников…

А потом вдруг случается что-то. И как кожура с апельсина сползает то, что нанесено на нас бешеным темпом жизни, необходимостью зарабатывать и выживать, издревле культивируемым постулатом про «хату с краю» и свою рубашку, что ближе к телу. И остается главное. Ощущение, что горько может быть и от чужой беды.

Нет, не так. Что чужой беды — не бывает… В прошлом году, отдыхая под Новороссийском, как раз там, где сейчас работают тысячи спасателей и волонтеров, мы много говорили с местными — просто о жизни.

И к неспешно льющемуся вину, купленному мной у радушной продавщицы, приносили из других дворов дары — виноград, пирожки со сливами, пушистые персики и шашлык, да не простой, а из катрана. И было хорошо. Говорили о море и горах, меня ругали за то, что в этот день я переплыла дивное озеро Абрау Дюрсо, грозили пальцем — вода шутливого отношения не терпит… Говорили и о гостях и хозяевах: что мы на юге гости, а местные — хозяева, да только им без нас, гостей, не прожить… Слово за слово, дошли и до острого: я спросила, почему все так не любят москвичей. Народ всколыхнулся: кто сказал? А потом признались: ну, мол, со стороны кажется, что сидите вы в самом богатом городе, на деньгах с мешками, и зрачки у вас — в форме доллара. А потом начинаешь общаться и понимаешь — бред это.

Люди как люди. Разные. Но в общем понятные. Место прописки, может, и на многое влияет, но не на человеческие качества.

Как вчера был разговор. Кажется — в воздухе до сих пор пахнет персиками.

Но сейчас там, где мы говорили, до сих пор по колено воды и грязи. Покареженные дома. Разбитые жизни и судьбы... Случилась страшная трагедия, масштабы которой до сих пор не укладываются в голове, ибо до сих пор не измерены. Вчерашний рай стал адом за несколько минут. Но при этом потоки воды унесли с собой не только жизни людей. Но и разную мишуру, которую порой мы принимали за что-то настоящее.

Горе стало общим. В замеревшей от ужаса и сострадания Москве вдруг запахло морским прибоем. И никто не говорил людям: идите, несите цветы к представительству Краснодарского края. А они шли и несли. И плакали. Хотя большинству не пришлось оплакивать близких, погибших при наводнении: по стечению обстоятельств не было среди жертв стихии жителей столицы. По крайней мере пока считается так. И никто не гнал людей сдавать вещи, перечислять деньги, рваться работать волонтерами.

Почему же они это делали? А потому что удивительный мы все же народ. Недружные, как часто бывает, в радости, разобщенные, сидящие по своим домам, как кроты по норам, мы становимся самими собой, только когда приходит беда. Она и снимает ту самую кожуру от апельсина. Обнажая главное… В эти дни бессчетное количество людей — и те, которые знают Кубань, и те, которые не были там никогда, оплакивали погибших.

И как бы выспренно ни звучало, именно по зову сердца и души, а не по принуждению, выстраивались в очередь, чтобы сдать для пострадавших вещи. Смотрели жуткие кадры с места трагедии. Обсуждали, как могло такое случиться, строили версии… Словом, жили жизнью захлебнувшегося Крымска, жизнью тысяч людей, потерявших кров.

И можно ли говорить теперь о том, что нет у нас — общества? В высшем смысле этого слова? Конечно, пока — нет. Но все же — пусть в зачаточном состоянии, пусть — нарождающееся, едва наклевывающееся, но оно есть — общество. Способное объединяться, становиться монолитом.

Жаль только, что пока для этого нам нужна беда…

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции